Тосты Чеширского кота - Евгений Анатольевич Бабушкин

отворять. Дверь приоткрылась, и нас овеяло запахом портового притона, в котором к тому же не менее недели скрывали расчленённый труп. Роль трупа, вовсе не бесталанно, исполняло мусорное ведро.

Гоня, в трусах, сияя со впалой груди крупным православным крестом цыганского золота, на фоне синих куполов, выставив загипсованную руку вперед, щурил на нас желтоватые очи. Он здорово напоминал похудевшую, облезлую, попавшую в беду панду, с черными пятнами вокруг канареечных глаз и обильными синяками по немытому телу.

– Мы войдем? – решительно сказал Алекс-Алеша Попович и отодвинул Гоню.

– Пожалуйста, пожалуйста, – засеменил Гоня за нами вглубь берлогообразной квартиры, припадая на обе ноги сразу, моргая виновато бледно-лимонными глазами в чернильных кругах, словно бамбуковый медведь с перебитой лапой.

В доме было смрадно и сумрачно. Грязные шторы отсекали солнце, а те лучи, которым посчастливилось проникнуть внутрь, выглядели какими-то грязно-бурыми, нерадостными. Мебель присутствовала, но более походила на разложившиеся остовы гигантских насекомых, чей хитин уже подернулся тленом и склизкой плесенью. Гоня любезно предложил присесть, но садиться что-то не хотелось.

– Ну, что же, – бодро произнес Меир-Добрыня, с профессиональным оптимизмом социального работника, – и ведь совсем неплохо вы тут устроились! А мы метадон принесли!

Тут Гоня облегченно вздохнул и уселся на останки огромной мокрицы, изображавшей диван. Повисла неловкая пауза. Я поискал глазами, куда положить сумку, но не нашел чистого места.

– Приступим – сказал я, торопясь завершить тягостную процедуру. – Как самочувствие, Гоня? Кто тебя так? Давай-ка я тебя послушаю.

Я принялся, держа на весу сумку, одной рукой извлекать тонометр и фонендоскоп, а Гоня, горестно всхлипывая, повел печальный рассказ о недобрых людях, падлах трёпаных и суках рваных, не только сделавших его похожим на китайского медведя, но и отобравших последние деньги. На это, Алекс-Алеша Попович неэмпатично заметил, что нужно меньше шляться, а Меир-Добрыня Никитич, как человек чисто израильский, врожденно-сердобольный, заохал, закряхтел, засочувствовал лицом и жестами.

Давление у Гони давило вовсю, сердце тоже не отставало. Я начал было пристраивать к ушам фонендоскоп, но тут из темного угла вылетела худая, чумазая кошка и принялась нахально хватать лапами болтающийся конус с мембраной. Животное сдуру решило, что кто-то из двуногих тварей решил вдруг поиграть с ней, впервые в её недлинной жизни.

Попытки отобрать прибор у кошки не увенчались успехом. Возбужденный зверь, повалившись на спину, уже всеми четырьмя лапами и белозубой пастью удерживал металлический конус. Я строго посмотрел на Гоню.

– Доза, пожалуйста, не балуйся, – вежливо обратился он к кошке и тяжелым пинком отправил её обратно в угол.

Меир-Добрыня вздрогнул. Кошка Доза, крякнув по-утиному, планируя лапами, по красивой дуге, улетела в таинственную тьму.

Прослушивая сердце и легкие любителя животных, я почувствовал, что окружающее нас зловоние как-то притупилось и более того, возникла вдруг некая оригинальная струя нового запаха. Еще через пару секунд мне стало понятно, что запах этот – аромат свежего алкоголя. Видимо, от всех переживаний, Гоня еще и хорошенько дерябнул.

Международным жестом я дал понять остальным богатырям, что Гоня выпивши. Давать метадон было нельзя. С другой стороны, Гоня уже знал, что мы его принесли. А ведь любому понятно, что легче отобрать у волчицы её последнего любимого щенка, нежели не дать дозу наркоману.

– Гоня! – как можно более миролюбиво сказал я. – Тут ведь вон оно как выходит-то… такая, понимаешь оказия получается… как бы это лучше сказать… ну, не так чтобы совсем всё уже пропало… Но метадон мы тебе сейчас не дадим.

– А когда дадите? – туповато спросил Гоня, с трудом фокусируя черно-желтый взгляд, – когда я свою дозу-то получу?..

Опытный Алеша Попович начал медленно продвигаться к входу. Кошка Доза, услыхав свое имя, вновь закрутилась под ногами, мяукая вопросительно.

– Да получишь ты свой метадон, – вмешался сердобольный Меир-Добрыня, улыбаясь ласково, – что так переживать-то, завтра и получишь…

Лукавый Попович, стоя у самой двери и даже высунув одну ногу наружу, уже делал нам какие-то знаки, словно приглашал прогуляться, причем немедленно.

– Значит завтра я дозу получу? – внезапно переходя на русский, покорно спросил Гоня. – А сегодня, что никак нельзя?

Он начал приподниматься с дивана. Алеша Попович жестикулировал у входа совершенно уже отчаянно.

– Видишь ли, Гоня, – перешел я тоже на русский язык, – так вот выходит, что не надо тебе брать метадон сегодня, ну просто никак не надо. Ты же выпивши? Ну, так завтра и примешь свой метадон…

– А если сегодня? – вдохновенно спросил Гоня. – А? Взять и выпить сегодня? Вы же его с собой привезли? Ну, так и чего ждать-то? А?

– Сегодня невозможно, – ласково ответил я, – а вот завтра, с дорогой душой! Завтра просто разлюли-малина!

Добрыня Никитич, ни слова не понимающий по-русски, улыбаясь, кивал головой, следя за диалогом. Общая мягкая интонация усыпила его бдительность.

– Вот жалость-то, что нельзя сегодня, – простонал Гоня. – А может можно, а? Разок-то?

– Никак невозможно – официальным голосом ответил я. Весь этот нелепый разговор уже начал меня раздражать.

– Ну нет, так нет, – кротко произнес Гоня. И тут же, срывая голос и выдувая пузыри бешеной пены, хрипло взвыл:

– Да вы, что, козлы, совсем ох….ели?!!

Случилась метаморфоза: худая, битая панда на наших глазах в одно мгновение обернулась разъяренным гризли. Гоня, не прерывая череды увесистых матюков, изогнувшись верхней половиной тела, завернул на кухню, причем ноги его остались снаружи и продолжили лягательные выпады в нашу сторону.

– Убью нахер! – издала вопль верхняя Гонина половина из кухни, и до нас донесся многообещающий лязг чего-то железного. На миг мне представилось, как Гоня срывает, с жестяным грохотом, со стены дедовскую казачью шашку:

– Гей, хлопцi, рубай жидiв!…

…Время уплотнилось. Словно в замедленной съемке я увидел исчезающего в проеме двери Алешу Поповича и услыхал стук его башмаков по лестнице. Слева меня обдало тугим ветром. Это Добрыня Никитич, поняв наконец, что происходит, перестал улыбаться и набрал скорость с места, крикнув мне напоследок:

– Бежим!!!

Задерживаться было бы глупо. Я, не теряя достоинства, неторопливо рванул вниз по лестнице и уже на втором этаже, как стоячего, обошел зайцем удиравшего Меира-Добрыню.

Из подъездной двери, слегка снеся её с петель, мы вывалились уже одновременно с Поповичем. В двух шагах сзади, издавая лихой крик «Ой!» топотал Добрыня Никитич. В спину нам били вжикающие звуки чего-то отточенного и кавалерийский мат, перемешанный с восточными проклятиями.

Как оказалось, к моменту нашей ретирады вокруг подъезда собрались практически все жильцы, жаждущие воочию лицезреть, как полицейские агенты в штатском, наконец, поволокут в кутузку закованного в кандалы Георгия-наркомана, замучившего весь дом.

Ожидания почтеннейшей публики почти оправдались. Вид троих агентов, без памяти удиравших от искалеченного доходяги с гипсом, привел народ в полное отчаяние. Им, несчастным, стало ясно, что с таким чудовищем не справиться уже никому. Жильцы засвистели и заулюлюкали нам в потные спины.

Мы плотной группой, как три картечины, прошили с треском какие-то кусты и свернули на стоянку. До машины оставалось всего-то метров пятьдесят, когда Добрыня Никитич, ойкающий при каждом шаге, начал прибавлять к слову «Ой» слово «Нога». Выходило очень ритмично, к месту, прямо в шаг: «Ой-нога-ой-нога-ой-нога!». Левый ботинок Меир при этом почему-то держал в руке.

Нырнув в машину, Алеша Попович дал газ. Мы с Добрыней захлопывали дверцы уже на ходу, а Алекс-Попович, опасливо поглядывая на Гонины окна, принялся выводить «мазду» из-под возможного обстрела сверху.

К моему удивлению, хотя мы уже и не бежали, а ехали – Добрыня Никитич не прекращал своей песни «Ой-нога» и продолжал махать обувкой…

Метадон-Центр встречал нас как героев. Ржали абсолютно все. Чуть позже выяснилось, что Меир в ипостаси Добрыни Никитича, метров сто пробежал со сломанной пяточной костью, кою разбил о ступень, перепрыгнув второпях через лестничный пролет.

Все кончилось очень хорошо.

Георгия отлучили от нашего Метадон-Центра за сломанную Меирову ногу. Он каждый день ездит в такой же